Александр Ширвиндт родился 19 июля 1934 года в Москве в еврейской семье в родильном доме № 7 имени Г. Л. Грауэрмана. Но речь – даже не о нём, счастья ему, здоровья и удачи! Но родился он не сам…

Кобыливкер Раиса Самойловна, она же Раиса Ширвиндт (1896, Одесса – 1985, Москва, дед Александра – Ицхок-Шмуэль Аронович Кобыливкер, бабушка – Эмилия Наумовна Кобыливкер). Училась у Немировича-Данченко во второй студии МХАТ. Была актрисой Московского Художественного театра Второго. По состоянию здоровья вынуждена была оставить сцену. Работала редактором в Московской филармонии, позже в Москонцерте. Сын – известный актёр Александр Ширвиндт.

«Театрал» выпустил в свет книгу «Мамы замечательных детей» со «звездными» монологами о самом главном.

Книга получилась совершенно удивительной по искренности и душевной теплоте. О своём детстве, о мечтах, о самом родном человеке, верящем в эти мечты и помогающем их осуществить рассказывали «Театралу» Марк Захаров и Вера Васильева, Римас Туминас и Евгений Евтушенко, Сергей Юрский и Людмила Чурсина, Евгений Писарев и Светлана Немоляева, Юрий Любимов и Евгения Симонова... Пятьдесят неповторимых монологов о любви. О светлой грусти по тем временам, когда деревья были большими, а мама молодой и самой красивой.

И мы надеемся, что после прочтения у вас возникнет желание поднять трубку, и позвонить своим мамам, своим самым-самым близким, чтобы просто сказать им несколько нежных слов. Сегодня это особенно важно.

Валерий Яков, главный редактор журнала «Театрал»

Александр Ширвиндт: «Папаша отбил маму у Француза»

– По профессии мама актриса. Но после того, как перенесла туберкулез, работать на сцене уже не могла и, уйдя из театра, занялась редактурой. Служила в Московской филармонии, а потом в Москонцерте. Дамой она была известной, поэтому артисты часто советовались с ней. Яхонтов, например, читал маме свои работы. А чтобы он не размахивал руками, мама сажала меня, трехлетнего, ему на колени, и он вынужден был меня держать.

В нашем доме есть множество фотографий с благодарственными и памятными надписями маме, например, от Василия Ивановича Качалова: «Дорогой, любимой Раечке». Дмитрий Николаевич Журавлев был ближайшим другом семьи. Еще к нам приходили Яков Флиер, Наталья Шпиллер, Иван Козловский, Рина Зеленая…

Многие известные люди бывали у нас в доме, пели, играли в преферанс. И как-то было много свободного времени – на дружбу, на любовь.

Всосав с молоком всю эту богемную атмосферу, уже невозможно было забыть о театре. Как ты пойдешь в фармацевты, когда сидел на коленях у Яхонтова и слушал его неповторимый голос, читающий Маяковского? Правда, я ничего тогда не соображал, но актерский вирус был передан. Так продолжалось до конца десятого класса, который я окончил с трудом.

Родители меня руками-ногами пытались оттолкнуть от театрального вуза.

– Куда угодно, – кричали они, – только не в артисты!

Пришлось поступать на юридический, но вскоре родители выяснили, что я все же пытаюсь инкогнито поступить в театральный. Мама поняла, что это безвыходно, и стала звонить знакомым:

– Посмотрите ребенка.

В ответ ей сочувствовали: – Раиса, зачем?! Как ты могла такое допустить?

Но отговорить меня никто уже не мог – я мечтал о сцене.

Впрочем, мама ведь тоже была актрисой, выпускницей МХАТа Второго, и она понимала, что от театральной бациллы лекарств не существует. Папа работал скрипачом в оркестре Большого театра. Кстати, он был ее вторым мужем. А первым был известный архитектор по фамилии Француз (национальность, правда, этой фамилии не соответствовала).

Но папаша отбил маму у Француза. Было это в 1925 году, с тех пор родители не расставались. Сначала у них родилась дочь, но она прожила всего лишь девять лет. Я был поздним ребенком – появился на свет, когда родителям было уже под сорок.

Мама обожала дарить подарки, родители часто писали друг другу стихи, и к каждому, даже небольшому, подарку сочинялись целые оды.

Мне же обычно дарились необходимые вещи. Например, перелицованный папин пиджак. Но однажды мама решила, что мне нужна машина, и… убедила отца, что мы должны ее купить у артиста МХАТа Виктора Станицына. Дело в том, что Станицын мог претендовать на новенькую «Волгу», а для этого нужно было избавиться от «Победы». Так что, на его «Победе» я и ездил. Правда, половину от суммы я заработал сам, получив гонорар за фильм «Она вас любит». Остальную половину «надыбали» родители…

А еще у мамы была связь с заграницей, что по тем временам являлось опасной штукой. Родной мамин брат, мой дядя (Аркадий Коби), еще в двадцатых годах уехал в Англию. Он был врачом и организовал там гинекологическую клинику. И вдруг в начале шестидесятых от него пришла весточка. Но вместо радости в семье поднялась паника, ведь все бандероли, полученные из Англии, непременно просматривались известными организациями. Кроме того, получить заграничную бандероль можно было в единственном почтовом отделении, расположенном в гостинице «Украина». Заплатить за посылку пришлось непомерную сумму (мы заняли деньги у всех знакомых, друзей и коллег). В посылке оказалось письмо от дяди и… маленький шарфик. Практически мы купили этот шарфик за бешеную сумму, да еще и натерпевшись страху. Но мама не унывала. Она даже ухитрялась потихоньку переписываться со своим братом.

Впрочем, она не унывала никогда. К концу жизни к глаукоме добавился перелом шейки бедра, начался рак, но и в свои восемьдесят с лишним лет она продолжала принимать подруг. Одной из них была Анастасия Цветаева, которая приходила два раза в неделю, садилась возле маминого кресла и что-то ей читала, рассказывала. Я жалел лишь о том, что мама не видит, что у Цветаевой на голове летом и зимой штук пять платочков и то, как бережно она снимает один за другим… Мама непременно оценила бы этот «моноспектакль».

Кстати, несмотря на слепоту, мама отлично вязала, и многие знаменитые люди до сих пор мне показывают такие «кольчужки» из толстых белых ниток. Сначала она на ощупь мерила человека, потом вязала ему какую-нибудь вещь и дарила. Люди брали это вроде как из сострадания, а потом носили с удовольствием.

Ностальгия по детству, конечно, случается. Моя родина – Никитские Ворота, Скатертный переулок, Арбат. Самый центр старой Москвы и коммуналок. Сегодня иногда по дороге в театр я заезжаю к себе в переулок – дом стоит крепко. Правда, сейчас там огромные дубовые двери, два охранника, половичок лежит на улице. Все квартиры, видимо, соединены в одну огромную. Хотел я как-то подняться посмотреть хоть на площадку перед дверью:

– Вот я тут жил. Но никакой лирики!

Охрана не пустила меня даже в подъезд…

Наша коммунальная квартира состояла из восьми комнат (у нас было две, мы были «буржуи»), семь звонков на входной двери, семь семей. Всегда на общей кухне что-то шкворчало, у каждого – свой столик, своя плита (сначала примусы, потом газ), туалет – один на всех. Все эти разговоры о том, что в коммуналках подбрасывали друг другу крыс и мышей, к нам не относились. Наоборот, мы оставляли друг другу детей, подкармливали их. Это была настоящая коммуна, не без криков, скандалов и интриг, но интриги эти были в основном безобидны. Сейчас входишь в подъезд – все на замках. Тоска. Художник по фамилии Липкин жил с женой без детей в большой комнате в двадцать метров, но жили они на трех метрах, а на остальных жили его картины – огромные полотна, пейзажи. Остальные жильцы по большей части были рабочими. Маму в квартире очень любили, она была интеллектуалкой. Мы тогда все росли во дворе. Ребята кричали друг другу в окна:

– Выходи!

Прочел недавно анекдот. В большом дворе стоят два парня и кричат наверх:

– Марь Иванна, Марь Иванна!

Она высовывается из окна.

– А Петя выйдет?

– Ребята, Петя не выйдет, у него – пожизненное.

Так что у нас тоже было:

– Петя выйдет? Шура выйдет?

Дрались двор на двор, драк было много, но поножовщины не наблюдалось. Я вообще был интеллигентский ребеночек, тогда у каждой банды был интеллигентик, которого не трогали, даже опекали немножко, в обиду чужим не давали, поскольку был «свой».

В футбол играли постоянно, воротами служили четыре портфеля, мячом – американская консервная банка или сшитый из тряпок комок. Учился я ужасно, а школа у нас была элитная – № 110, около Никитских ворот, которую возглавлял гениальный педагог Иван Кузьмич Новиков (совсем недавно мы повесили в честь него мемориальную доску). В моем классе, например, учился Сережка Хрущев, дети генералов, все Буденные (а жена Семена Буденного была председателем родительского комитета).

Я был жутким учеником, но выгнать меня было невозможно, потому что тогда ко всем праздникам школы устраивали концерты, и каждая школа гордилась своими артистами. Гнать меня было нельзя, даже когда терпение педагогов лопалось, потому что наши концерты были на уровне правительственных: Козловский, Оборин, Рина Зеленая. Под все эти концерты мама со мной окончила среднюю школу. Ведь именно благодаря маме и удавалось их всех собрать – они были ее друзьями.

А еще мама всегда меня опекала.

Раиса Самойловна и Анатолий Густавович были неразлучны до конца жизни. Уже много позже, когда я был взрослым обалдуем, учился в институте, родители повезли меня в дом отдыха РАБИС (работников искусств) в Прибалтику. Мне было лет девятнадцать, и там, на пляже, где вся молодежь фланировала, периодически кричалось:

– Шурик, Шурик.

Это означало, что мне надо срочно выходить из воды – есть какой-нибудь бутерброд. А на песочке лежали девушки из ГИТИСа. И пока я добегал до пляжа, все кругом узнавали, что мама хочет накормить меня яичком.

См.: https://baba-deda.ru/index.php/news/5406