Ольга Приходченко родилась в Одессе в 1946 году. Окончила Одесский институт народного хозяйства (ныне Одесский национальный экономический университет). А в двадцать пять лет дипломированный экономист была уже начальником планового отдела крупного предприятия.

Выйдя замуж, переехала в Москву. Вскоре возглавила плановый отдел Московского управления рынками. Перевела управление на новую систему планирования и экономического стимулирования. Способную иногороднюю сотрудницу начальство решило премировать, дав ей квартиру в новом дальнем районе. А Ольга ехать жить на окраину Москвы… отказалась.

Спустя время ей предложили возглавить плодоовощную контору одного из районов Москвы, поставив условие: добиться списания всех убытков конторы. Результаты были таковы, что через три года Ольге Приходченко дали квартиру в самом центре.

Уйдя на пенсию в шестьдесят лет, Ольга Иосифовна взялась за перо и написала роман «Одесситки».

– Я и в Москве осталась одесситкой. Когда получила ордер и въехала в квартиру в Пречистенском переулке, моими соседями оказались… одесситы, уехавшие из города в 1932 году. Давид Осипович Млинарис дружил с Леонидом Утесовым с четырехлетнего возраста, жили рядом в доме №8 в Треугольном переулке, вместе бегали к морю, загорали, плавали, лазили по склонам. Это Давид Осипович придумал звучное сценическое имя для молодого артиста – Утесов.

Давид Млинарис вспоминал, как в юности шел в похоронной процессии, оплакивая с тысячной толпой одесситов смерть великой актрисы немого кино Веры Холодной. В Москве Млинарис работал в театре, был директором Свердловского цирка, а его жена Софья Захаровна, тоже одесситка, в молодости служила в канцелярии Вышинского, тоже одессита. Вот как судьбы переплетаются...

Млинарисы дружили с Утесовым, и живя в Москве. Как-то в один из дней Леонид Осипович приехал к ним в гости. Узнав, что их новая соседка тоже одесситка, захотел со мной познакомиться. Отправил водителя за гитарой, весь вечер играл и пел песни. И ел мою фаршированную рыбу!

Мое «писательство» началось с желания рассказать уже взрослой дочери историю нашей семьи. Ей, как всем молодым, было некогда слушать мои неторопливые рассказы. И она неожиданно предложила: ты пиши, а я в свободное время почитаю.

У меня хорошая память, я помню рассказы бабушки, мамы. На самом деле – это тоска по прошлому, по близким и дорогим мне людям. Мне было приятно вспоминать. Мой дед, профессиональный моряк, участвовал в трех войнах, восстанавливал Одесский порт, был награжден орденом Ленина. Отец умер, когда мне было три месяца. Мать с отцом не были расписаны, и я всю жизнь носила и ношу фамилию матери, моего деда. Не сменила ее, и выйдя замуж за спортивного журналиста из Москвы.

В детстве я мечтала стать артисткой, поступить в театральное училище на актерский факультет и блистать на сцене. Но дома надо мной только смеялись, называя меня «шум за сценой», советуя выбрать себе более серьезную профессию. Плодоовощная контора – вот и весь мой «театр» в жизни. Но театр всю жизнь любила. И много читала.

Мое детство прошло на … Коганке. В Одессе и за ее пределами хорошо знают Молдаванку и Пересыпь, а Коганку – считанные единицы. Так долгие годы называли район в самом начале улицы Пастера, заканчивавшийся обрывом к морю. Давным-давно под обрывом плескалось море. Первостроители Одессы Дерибас и Деволан первым делом стали возводить порт и провели вдоль него улицу для портовых нужд. Так что наша Коганка, считай, ровесница Одессы.

Изначально на этом месте находились соляные склады. В те времена соль была самым необходимым и доходным товаром. Существует даже легенда, что благодаря соли, которую в наших краях добывали в лиманах, город и получил свое имя. Возницы, ехавшие по степи за солью, все время уточняли путь у всех встречных: «А дэ соль? А дэ соль?». А эхо в степи им вторило: «Одессо, Одессо…». Вот имя и прижилось. Но это лишь легенда.

Со временем стратегическое значение соляных складов было утрачено. Тогда на этом месте – улица Херсонская, №№ 1 и 3 – на средства известного одесского купца и благотворителя Когана были обустроены и содержались «Когановские учреждения дешевых квартир», попросту говоря, жилье для бедных. С тех пор и стали называться строения в начале улицы Херсонской, с 1923 года переименованной в улицу Пастера, Коганкой. Какое-то время в доме под номером один, где еще сохранились красивые башенки, находилась почта. В следующем за ним, под третьим номером, жили мы. А с пятого номера тянулись корпуса Херсонской больницы, в которой я родилась и в которой меня крестили.

Еще во времена моего детства с нашей полянки порт был виден, как на ладони, с одной стороны, а Пересыпь вместе с Лузановкой – с другой. Здесь я провела первые тринадцать лет жизни.

Ступенчатое двухэтажное здание Коганки, построенное буквой «Г», в округе называли «бомондом». Второй его этаж был вровень с нашим двором, а первый упирался в широкую канаву. И все это соединялось балконом, который все называли «итальянским». В каждой из десяти маленьких комнатушек жили семьи, обеды готовили в общем коридоре. Входившему туда ударял в нос едкий запах «разъяренных» примусов и керогазов. Общая дверь «бомонда» никогда не закрывалась изнутри.

В коридоре возле каждой двери стояли кухонные шкафчики, над ними висели полки, занавешенные «для красоты» старыми пожелтевшими газетами. На майские и октябрьские праздники их снимали, а детям давалось задание – вырезать из свежих газет новые «занавесочки».

А окно нашей кухни выходило в узкий проход, к сараям, и находилось на уровне земли, поэтому кухня считалась полуподвалом. Солнечный свет никогда не заглядывал в наше кухонное окошко. Оттуда были видны только ноги проходивших с ведрами жильцов.

Соль от бывших соляных складов навсегда проела стены нашего дома до самого потолка. Как только бабушка ни боролась с этой проклятой сыростью – ничего не получалось. Чем жарче протапливали, тем больше влаги и пара было на кухне.

– За дворами Коганки была огромная полянка, счастливое место для наших детских игр. В дни праздников и в теплые летние вечера мы бежали всем двором на эту полянку, таща за собой табуреты, скамеечки и, усаживаясь поудобней, любовались ночным звездным небом. Оттуда мы встречали китобойную флотилию: смотрели, как в порт сначала заходили маленькие траулеры, а потом под звуки залпов со стороны военных кораблей появлялась «Слава». Все суда в порту были украшены флажками. Горожане приветствовали экипаж флотилии как героев. Шутка ли – пробыть во льдах Антарктики восемь-девять месяцев!

Какое горе было для всех, когда однажды мы лишились нашей полянки. Там решили строить какую-то стройбазу или комбинат и возвели каменную стену. Вся Коганка тогда шумно гудела, с ненавистью провожая груженые машины и подводы. Стену стали возводить почти вплотную к жилью, отобрали даже небольшие палисаднички с фруктовыми деревьями и кустарниками. Так была отрезана часть нашей лучшей жизни: восходы солнца над морем, вечерние закаты с грозами и молниями, салюты, маяк, ночами всматривавшийся в нашу жизнь...

Лишившись полянки, жильцы стали высаживать перед своими окнами маленькие садики, от которых двор еще больше сужался.

В нижнем дворе Коганки находилось принадлежавшее всем жильцам строение, которое называлось постирочной. Это была просторная комната с окном, в которой стояла большая русская печь. Ее использовали в основном на Пасху – пекли куличи, а в Чистый четверг многие жильцы Коганки там мылись.

Дворничиха ежегодно составляла списки жильцов, которые сдали деньги на дрова. Запись на амортизацию печи велась еще до Пасхи, с Вербного воскресенья. Но в зависимости от того, как подходило тесто, хозяйкам иногда приходилось меняться местами в этой очереди. Все эти переговоры велись через нас, детей. Мы бегали передавать изменения в расписании, на ходу еще больше запутывая, кто за кем и что просил. Потом помогали переносить накрытые полотенцами формочки.

Очередь за формами была отдельной проблемой. Обязательно кто-то умудрялся стащить чужую или признавал случайно свою из потерянных на прошлую Пасху. Был такой переполох! Мой дед был коммунистом, и бабушка всегда записывалась печь на тот день, когда дед находился на вахте. Он был как бы не в курсе, что его жена печет куличи и верит в Бога. Но между делом тихонько спрашивал бабку: «Поля, а тебе муки хватит?».

И? наконец, наступал день, когда бабушка доставала с антресоли специальное корыто и ставила опару. Вымес пасхального теста был священнодейством, которым виртуозно владел мой дядя, до войны работавший в пекарне. Под его руками тесто стонало, лопалось, подлетало кверху и с размаху плюхалось в корыто. За процессом, как тесто ласкается в сильных мужских руках, заворожено наблюдали зрители – соседки, ожидавшие, когда дядя Леня освободится, чтобы вымесить тесто и им.

А на плите тем временем дожидались своего часа подогретые и обмазанные маслом формочки. В них, спустя время, в жару печи поднимались и румянились куличи. Самое трудное было ждать, когда куличи, наконец, остынут и можно будет, укрыв их получше, перенести в дом. Запах сдобного теста несколько дней витал над Коганкой. Если у кого-то из соседей случался брак, они клятвенно обещали больше никогда не печь, не связываться с этим «гиблым» делом.

Но прошло время, и Коганка лишилась и постирочной. На эту площадь получила ордер семья из трех человек.

Родным местом для меня был находящийся неподалеку от дома Новый рынок. Там на мясоконтрольной станции много лет работала санитаркой моя мама. Я после школы ежедневно приходила помогать ей – мыла, убирала. Так что моя трудовая деятельность началась довольно рано. Здание мясного корпуса было специально спроектировано для продажи мяса по аналогу знаменитого парижского. И входить в него можно было с четырех сторон. Одесситы называли мясной корпус, мимо которого в те годы ходил трамвай, «сифон» – из-за того, что в нем зимой и летом «гулял» сквозняк. Даже когда в 1959 году мы получили новую квартиру на шестой станции Большого Фонтана, я продолжала все время, пока училась в школе, а потом в институте, ежедневно помогать маме.

А по воскресеньям, когда у мамы был выходной, мы ездили на пляж в Лузановку, ближайший от нашего дома. Мама прихватывала с собой всю малышню со двора. Какое это было счастье! Бабушка собирала нас в дорогу: в одну авоську засовывала солдатское одеяло, вафельное полотенце и газету, на всякий случай. В другую – кастрюлю с отварной молоденькой картошкой с укропчиком, хлеб, яйца, сваренные вкрутую, свежие огурчики и спичечный коробок с солью. А в третью сетку – два бутыля с компотом. Мы спускались вниз по горке в сторону Пересыпи, там садились в девятый трамвай, который довозил нас до конечной остановки «Лузановка». Маршрут мы знали наизусть. Несколько остановок – и нашему взору открывалось море, искрившееся на горизонте.

А в холодную погоду и вечерами мы ездили на «горячую». Этот нелегальный «пляж» времен моего детства был окружен высоким забором, на котором висело объявление: «Находиться на территории ТЭЦ и купаться строго запрещено». Но народ протоптал к нему тропинку, и сколько ни ставили заборов, в них обязательно находился лаз, через который проникали многочисленные «пляжники».

Там, на «горячей», из громадной трубы, выходящей прямо в море, вытекала горячая вода. Мужчины покрепче карабкались и, что есть силы держась за края трубы, подставляли свои тела под мощную струю. Другие приходили сюда лечиться, намазываясь черной жирной грязью. А мы просто купались, но не плавали.

Для любого одесского ребенка моего поколения особое значение в жизни занимал спорт и цирк. Вся Коганка тоже «болела» цирком. В середине прошлого века здание цирка имело два входа: на Садовой, из двора, был вход в служебные помещения и галерку, а с Коблевской – главный вход в партер и ложи. Зрители сначала попадали в большой вестибюль, гардероб, буфет-ресторан. Официанты крутились с подносами шампанского в бокалах и вазочками с пирожными. Постоянные посетители в буфете сидели в креслах, им подносили подносы с бутербродами с черной и красной икрой, рыбой, сыром, ветчиной. А мы всегда приходили в цирк через черный вход, отправляясь на галерку.

Поднимались зрители галерки по железной лестнице, пригибаясь, чтобы головой не зацепить металлические балки. Наши места всегда были под самым куполом и в самом конце ряда. Ни туалета, ни буфета для галерки не предусматривалось. Только продавщицы мороженого снизу вверх передавали свой товар и так- же получали деньги.

Одесситы были всегда до самозабвения преданы футболу. Если играл «Черноморец», в каждом одесском дворе все, от мала до велика, делали ставки, кто победит. Летом во время футбольного матча движение транспорта по Канатной улице тормозилось.

В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов телевизоры были еще редкостью. Поэтому во время матча счастливые обладатели первых телевизоров выставляли их на подоконники экраном на улицу, а соседи всем двором усаживались вокруг на табуретах и стульях на тротуаре. Попутно к ним присоединялись прохожие, болевшие за любимую команду. Их угощали семечками, чаем. Приостанавливались трамваи, водители выглядывали, кричали: «Какой счет?», и несанкционированная остановка в таких местах затягивалась. Пассажиры относились к происходившему с пониманием.

Воспитание по-одесски всегда включало в себя занятия спортом, а если не спортом, то непременно музыкой. Музыкально одаренные дети в Одессе не переводились никогда. С этим у меня, правда, связана грустная история.

У входа на Второе христианское кладбище довольно часто играл на скрипке юноша, которого все звали Женька Гроб. Рассказывали, что талантливого мальчика, обладавшего уникальным слухом, нашли где-то в провинции и привезли учиться в школу Столярского. Но у мальчика-вундеркинда нашлись завистники среди сверстников. Как-то его сильно побили, переломали пальцы, да так, что часть фаланг пришлось ампутировать. Плохая темная история, которую замяли. Но учиться музыке мальчик больше не мог. Его перевели учиться в школу-интернат. А когда Женя стал взрослым никому не нужным инвалидом, без родных, без дома, то прибился на кладбище и остался там жить. Ходил в черном цилиндре, наверное, кто-то из артистов оперетты подарил. А когда шла похоронная процессия, Женя Гроб становился сзади, дожидался, когда оркестр умолкнет, и начинал играть на скрипке обрубками пальцев. И делал это так хорошо, что никто не мог слушать его без слез…

 Подготовила Наталья БРЖЕСТОВСКАЯ.

См.: http://yug.odessa.ua/index.php/home/arc/2044.html