Александр Москаленко

http://www.odessa360.net/person/054_Zhabotinski/01_about/about.html

 

Его больше знают в мире как идеолога сионизма, непримиримого борца за создание государства Израиль. В родной стране знают плохо, из-за того, что имя долго было под запретом. Иногда путают со знаменитым штангистом. Его же перу принадлежит одна из лучших книг, написанных про Одессу, – роман "Пятеро", погружающий читателя в жизнь города начала ХХ века. Время перед грозными революционными бурями, эпоха юности и светлых надежд – образ любимой Одессы, какой запомнил давно покинувший ее эмигрант Владимир Жаботинский.

"Я не видел города с такой легкой атмосферой..."

Владимир (Зеев) Евгеньевич Жаботинский родился в Одессе 18 октября 1880 года. Его отец, приехавший из Никополя, был скупщиком зерна, одним из тех, кто создавал торговое богатство города, работая в "Русском обществе пароходства и торговли" (РОПИТ). Мать, Ева (Хава) Зак была родом из Бердичева. Будущий вождь национального движения, в первые двадцать лет жизни он был далек от еврейской культуры, почти не интересовался традициями. Жаботинский собирался посвятить себя литературе и журналистике.

Одесса конца XIX века, в которой он рос, была пропитана гремучей смесью культур – русской, украинской, европейской, средиземноморской. Любимое чтение составляли приключенческие романы Майн Рида и Вальтера Скотта, которыми увлекались все сверстники–гимназисты; потом, как написал он в автобиографии, в ход пошла "серьезная" литература: Диккенс, Золя, Джордж Элиотт. Трех авторов юный Жаботинский практически заучил наизусть: Шекспира, Пушкина и Лермонтова. Границу между детством и юностью обозначил роман Гончарова "Обрыв", а среди любимых произведений мировой поэзии были стихи Мицкевича и Эдгара По. На таких образцах воспитывался безупречный художественный вкус будущего литератора. Жаботинский учился во Второй прогимназии, с 14 лет перешел в Ришельевскую гимназию.

Вольнолюбивый и независимый характер не позволял ему принимать порядки помешанных на дисциплине учителей, с которыми были постоянные конфликты. Гораздо важнее было погружаться в любимое чтение, или пропадать в парке или на море.

"По вечерам я читал, но всякий свободный час до наступления сумерек я проводил в городском парке (парк в Одессе по своему размеру занимает изрядную часть самого города) или на берегу моря. Порою я отправлялся поутру в гимназию, – но вот улыбается солнышко, распустилась сирень... и я бросал ранец в бакалее, что была около нашего дома, и бежал в порт ловить раков на огромных камнях мола, которые называются "массивами". Однажды я и еще двое товарищей заплыли так далеко, что встревожился смотритель пляжей и погнался за нами на лодке с багром в руках. Несколько лунных ночей мы провели на арендованной шаланде (возможно, без ведома самого рыбака), которая заплыла за маяк. Мы сочиняли русские морские песни или нашептывали нежные признания девушкам"

В 15 лет Жаботинский познакомился со своей будущей женой, Анной Гальпериной, сестрой одного из учеников Ришельевской гимназии. В то время юный гимназист много пишет, пробуясь в разных жанрах. Первый роман, который не сохранился (и даже название забылось) был отправлен писателю Владимиру Короленко; ответом было вежливо-шаблонное "Продолжайте писать". Рукописи отсылались во все известные газеты и журналы и неизменно возвращались обратно. "Я уже отчаялся в своей будущности, уже страшился, что мне написано на роду быть адвокатом или инженером". И вот, наконец-то, свершилось – первая публикация. Статья под названием "Педагогическое замечание", критикующая систему оценки в школах. Так в 1897 году появился Жаботинский–публицист, которого за острый язык и саркастичный стиль вскоре будут величать в Одессе "Золотым пером". Также отметили его переводы зарубежных поэтов; "Ворон" Эдгара По, переложенный семнадцатилетним Жаботинским, одно время считался лучшим русским переводом этого произведения.

И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный чёрный Ворон,
Над дверьми, на белом бюсте, – так сидит он до сих пор,
Злыми взорами блистая, – верно, так глядит, мечтая,
Демон, – тень его густая грузно пала на ковёр

"Он может вырасти в орла русской литературы..."

Благодаря незаурядным лингвистическим способностям, Жаботинский впоследствии свободно владел семью языками. Знание языков стало одной из причин, по которой его взяли на работу иностранным корреспондентом – в 17 лет он бросает гимназию и уезжает в Берн, а затем в Рим, откуда присылает материалы для "Одесского листка" и "Одесских новостей". Свои статьи Жаботинский подписывает псевдонимом Альталена.

"Признаться, я избрал этот псевдоним по смехотворной случайности: тогда я еще не слишком хорошо знал итальянский и полагал, что это слово переводится как "рычаг", лишь впоследствии я выяснил, что оно означает "качели".

Скоро острые полемические публикации за подписью Альталены становятся известны и читателям петербургского "Северного курьера", и итальянской "Аванти". Одесса того времени была "третьей столицей" Российской империи, и ее прессу никак нельзя было считать провинциальной, так что юный многообещающий талант быстро "заработал имя". Когда в 1901 году Жаботинский вернулся из Италии, ему был предложен солидный оклад в 120 рублей, он становится ведущим фельетонистом "Одесских новостей". Популярность лучшего автора одной из самых читаемых в стране газет во времена, когда еще не было кино- и телезвезд – сейчас сложно даже представить. К примеру, в Городской театр он проходил бесплатно, у Жаботинского было там постоянное место в одном из лучших рядов, с табличкой "господин Альталена" – впрочем, как и в других театрах. Когда "господин Альталена" с двумя коллегами по "Одесским новостям", Корнеем Чуковским и Лазарем Карменом, входили в кафе, вокруг них царила аура знаменитостей:

"Когда мы входили с ними в кафе, соседи перешептывались друг с другом, они пели нам дифирамбы, и Кармен подкручивал кончики своих желтых усов, Чуковский проливал свой стакан на землю, ибо его чрезмерная скромность не позволяла ему сохранить спокойствие духа, а я в знак равнодушия выпячивал свою нижнюю губу, хотя и знал, что в этом не было надобности – она и без того была достаточно выпяченной от природы"

Именно Жаботинский привел в газету Корнея Чуковского, которого знал по гимназии (тогда еще под именем Коли Корнейчукова) и, в итоге, дал ему путевку в литературу. А также стал поручителем (свидетелем) на венчании Чуковского в одесской Крестовоздвиженской церкви. О своей дружбе в молодые годы оба с теплотой вспоминали всю жизнь. Как напишет Чуковский через много лет:

"Он ввел меня в литературу. От всей личности Владимира Евгеньевича шла какая–то духовная радиация. В нем было что–то от пушкинского Моцарта, да, пожалуй, и от самого Пушкина... Меня восхищало в нем все: и его голос, и его смех, и его густые черные волосы, свисавшие чубом над высоким лбом, и его широкие пушистые брови, и африканские губы, и подбородок, выдающийся вперед. Он казался мне лучезарным, жизнерадостным, я гордился его дружбой и был уверен, что перед ним широкая литературная дорога..."

Жаботинский, действительно, быстрым шагом восходил на литературный олимп. Он создает драмы "Кровь" и "Ладно", которые ставят в Городском театре, пишет получившую похвальный отзыв Горького поэму "Бедная Шарлотта" (о Великой французской революции). С успехом выступает на вечерах "Литературно–артистического общества" – клуба одесских поэтов, музыкантов, писателей и журналистов, который собирался в здании нынешнего Литературного музея. Стихи Жаботинского публикуются в поэтическом сборнике, рядом с произведениями крупнейших литераторов, таких как Иван Бунин.

"Путь еще не кончен, бой еще пред вами..."

Однако, в 1903 году в жизни Жаботинского произошел перелом, после которого писатель отошел в сторону, уступив место политику. Еще по пути в Италию, проезжая черту оседлости и встречаясь с представителями еврейского народа, бесправного и пресмыкающегося, он с горечью отмечал для себя недостаток гордости, неспособность к бунту. Героем Жаботинского был Джузеппе Гарибальди, бесстрашный борец с тиранией, "рыцарь человечности". В 1903 году в Кишиневе происходит еврейский погром; по Одессе тоже носятся тревожные слухи, создаются первые отряды самообороны, в которых принимает участие и знаменитый журналист. Посетив места кишиневской резни в качестве корреспондента, познакомившись с деятелями еврейского национального движения, Жаботинский становится убежденным сионистом. Отныне вся его дальнейшая жизнь – борьба за освобождение своего народа, за пробуждение в нем национального самосознания и, в конечном итоге – за создание национального государства.

Теперь Жаботинский был – в Петербурге, затем в Лондоне, Берлине, Париже. Со свойственной ему энергичностью, он издает сионистские журналы, открывает издательства, популяризирующие мировую литературу в переводе на иврит, занимается вопросами национального воспитания молодежи. Резко выступает против ассимиляции, силами своего убеждения отстаивает идею вооруженного сопротивления, создания национальных боевых частей. Во время Первой мировой войны вступает в созданный с согласия Англии Еврейский легион, становится офицером. Участвует в работе Всемирной сионистской организации. Разойдясь с другими лидерами сионизма, которые считали его идеи чересчур радикальными и экстремистскими, создает свою партию "Союз сионистов–ревизионистов", и при ней молодежное движение "Бетар". Накануне Второй мировой войны в рядах "Бетар" – около 100 тыс.членов, в Палестине и странах Европы. С распространением нацизма, Жаботинский предупреждает о надвигающейся катастрофе и предлагает план эвакуации евреев из Восточной Европы, строит план создания еврейской армии, которая воевала бы на стороне союзников. Умер он в 1940 году, в лагере "Бетара" около Нью-Йорка, от сердечного приступа. В 1964 году, согласно завещанию, останки Владимира Жаботинского перевезены в Израиль и захоронены в Иерусалиме. Сегодня в городах национального государства Израиль, созданию которого он отдал столько сил, центральные улицы носят его имя, а в Тель-Авиве работает Институт Жаботинского.

"Вероятно, уж никогда не видать мне Одессы. Жаль, я ее люблю..."

Все же, несмотря на то, что Жаботинский с головой ушел в политику, он успел создать несколько крупных романов, из которых самый важный – о любимой Одессе. "Пятеро" – это пронзительная история еврейской семьи начала ХХ века, трагические судьбы пятерых детей Мильгром и исчезновение Старой Одессы, которая не пережила потрясения новых времен и сохранилась лишь на ностальгических открытках. Книга наполнена любовью к городу, который как бы остался в прошлом, в тумане памяти эмигранта, у которого неповторимый колорит этого уникального места на земле, сливается в единое целое с тоской по ушедшей навсегда юности. Впервые "Пятеро" печатались в парижском журнале "Рассвет" в 1933 году, а отдельным изданием опубликованы в 1936-м. И еще десятки лет прошли, прежде чем произведение уроженца Одессы Жаботинского появилось на книжных полках его родного города. По книге в одесском Русском театре поставлен спектакль.

"Редакция наша находилась тогда в верхнем ее конце, в пассаже у Соборной площади; и, по дороге туда, ежедневно я проходил то всей длине этой улицы, королевы всех улиц мира сего. Почему королевы, доводами доказать невозможно: почти все дома с обеих сторон были, помнится, двухэтажные, архитектура по большей части среднего качества, ни одного памятника. Но такие вещи доводами не доказываются; всякий титул есть мираж, и раз он прилип и держится не отклеиваясь, значит – носитель достоин титула, и баста. Я, по крайней мере, никогда в те годы не мог бы просто так прошмыгнуть по Дерибасовской, как ни в чем не бывало, не отдавая себе отчета, где я: как только ступала нога на ту царственную почву, меня тотчас охватывало особое сознание, словно произошло событие, или выпала мне на долю привилегия, и я невольно подтягивался и пальцем пробовал, не развязался ли галстук; уверен, что не я один"

"Если бы можно было, я бы хотел подъехать не через Раздельную, а на пароходе; летом, конечно, и рано утром. Встал бы перед рассветом, когда еще не потух маяк на Большом фонтане; и один одинешенек на палубе смотрел бы на берег. Берег еще сначала был бы в тумане, но к семи часам уже стали бы видны те две краски – красно-желтая глина и чуть-чуть сероватая зелень. Я бы старался отличить по памяти селения: Большой Фонтан, Средний, Аркадия, Малый; потом Ланжерон, а за ним парк – кажется, с моря видна издалека черная колонна Александра II-го. То есть, ее, вероятно, теперь уже сняли, но я говорю о старой Одессе"

"Глупая вещь жизнь... только чудесная: предложите мне повторить – повторю, как была, точь-в-точь, со всеми горестями и гадостями, если можно будет опять начать с Одессы"