Новогодние традиции

Анастасия Пуговкина

Серая металась по комнате, стараясь одновременно заглянуть во все три окна. Почти удачно перескакивая на пути через живую елку, изящно роняя с нее шары и грациозно сметая гирлянду вместе с хвоей в труднодоступные уголки дивана и подмебельного пространства. Надо было успеть. Во что бы то ни стало. Успеть загадать новое желание, пока двуногие за окном пуляют этими яркими, как фонарик ветеринара, и громкими, как пылесос, фейерверками. Такая у Серой была традиция.

Да, у кошек тоже есть свои новогодние причуды. Двуногие про такое говорят – традиции. Новогодние, Рождественские, праздничные. Кошки ничего не говорят, но свято придерживаются своих. Во-первых, елка. Ее обязательно надо обнюхать, изучить, чихнуть (от пыли, если из пластика, от эфирных масел – если из леса), погрызть, при известной удаче – уронить, а особо продвинутые умудряются даже пометить. Во-вторых, новогодние украшения. Тут список примерно тот же, что и с елкой. Но еще можно сорвать-укатить-потерять и сожрать. В-третьих, праздничный стол. Даже примета такая есть: не стыришь со стола вкусняшку – будешь весь год жрать сухой корм. В-четвертых, новогодний салют. Его просто надо бояться. Можно под кроватью. Пару недель. Там же – есть, пить и гадить все праздники. От шока и обомления.

Серая клала на такие традиции с высоты кухонных шкафов. Елка, конечно, интересна, особенно вода, в которой она стоит – вкууусно!... Ну, шарики на ней прикольные, хотя свой лучше – он шершавый и гремит. А гирлянды и «дождик» ее всезнающие двуногие вешать не стали: «Инородки нам в праздники еще в котах не хватало!» – заявила Волосатая, и разрешила Лысому и Мелкому украшать колючую икебану только шарами. А со столов Серая и так брала самостоятельно все, что не приколочено – регулярно, в будни и выходные, не дожидаясь праздников.

Но вот фейерверк – это была ее собственная традиция, проигнорировать которую не позволяло трепетное отношение к кошачьим суевериям. В отличие от большинства сородичей, Серая не боялась оглушительной иллюминации, а испытывала что-то вроде восторга и любопытства. Вообще, традиции формируются годами, веками, исторически, так сказать, складываются. У Серой была своя история. Не вековая, но одну из девяти жизней, похоже, потратить на это дело пришлось...

…Год назад к Бабке не стали ходить. Кошаки и котята успокоились и выдохнули: их перестали беспокоить неизвестные двуногие: хватать без спросу, щупать, мять и выворачивать наизнанку. Серой это жуть как не нравилось, поэтому зубы и когти – наше все. Но оставались еще звонки, и иногда после телефонного разговора приходил редкий двуногий в странной маске на пол-лица, и руками в синих резиновых перчатках пытался прощупать очередного «чистопородного» котенка. «Это точно мейн-кун?» – подозрительно щурился клиент и требовал документы. Документов никаких у Бабки отродясь не было. Не только на котят, но и на нее саму, ископаемую, похоже тоже.

Все котята собирались по подвалам, помойкам и подъездам. Иногда приобретались по объявлению «Отдадим в хорошие руки». Брались не все, выборочно: кого можно было выдать хоть за что-то приличное. Серая позиционировалась как «русская голубая от премиальных родителей». Ее родная(!) сестра – как «чистокровная сибирская, потомок послевоенных кошек, спасших Ленинград от крыс». Еще были уже упомянутый мейн-кун, корниш-рекс, курильский бобтейл (этот бедолага лишился где-то хвоста, чем и заслужил экзотическую породу), бомбейский черный кот, невская маскарадная и несколько «котят Вискас» – серых полосатых истинных дворян. Фантазия Бабки ничем ограничена не была – ни законом, ни моралью.

Разумеется, подбирала Бабка котят не по доброте душевной. Бизнес такой у нее был. Более-менее симпатичного детеныша кормили, растили, пытались сбыть. Нереализованный товар беспощадно выпускался на улицу, но правда уже ближе к совершеннолетию, по достижению половозрелого возраста. Как правило, выходила неплохая прибавка к пенсии. А тут пандемия. Спрос на «чистопородных» резко упал, людей одолели иные проблемы. И через месяц-другой Бабка осознала, что ее подопечные из заработка превратились в расходы. От неликвида было решено избавиться привычным способом, но теперь уже не дожидаясь совершеннолетия.

Так, Серая и ее Сестра были вынесены в пакете «Пятерочка» и оставлены у забора соседней школы. В канун Нового года. Было им тогда 5 месяцев. В пакете было холодно. Сначала замерзли лапки и ушки. Котята жались друг другу, пытаясь удержать последние капли тепла, утекающего в морозный воздух, полный запахов хвои и мандарин. Мимо пробегали возбужденные праздничной суетой люди. Кошечки в пакете под их ногами тихо умирали.

Когда началась праздничная канонада фейерверков и петард, Сестра собралась было откинуть окоченевшие лапки от страха. А Серая смотрела на огни огромными глазами и неистово молилась всем кошачьим богам, загадывая свое первое в жизни новогоднее желание: попасть в Семью, выжить, согреться!

Пробегавшая мимо девушка чуть не наступила на пакет, в котором еле слышно пискнули сестры. Пакет открылся, девушка произнесла «Боже мой!» и куда-то их понесла. «Как быстро сбылось» – успела подумать Серая и отключилась.

Сбылось, да не то. Это был приют. Не совсем семья, но тепло и кормят. Сестра – пушистая и ласковая девочка – достаточно быстро нашла себе двуногих. А Серая сопротивлялась изо всех сил. Как и у Бабки, сюда тоже приходили на смотрины. Не так часто, и не так беспардонно тискали, но Серой все равно были противны эти чужие наглые руки. Она не дралась и не кусалась, но вырывалась изо всех сил. Иногда нанося тяжкие телесные. Спрос на нее был большой – Серая действительно была похожа на русскую голубую. Но взять домой такую, пусть и красивую, но дикую кошку, за полгода никто так и не решился...

А потом пришла Волосатая с Мелким. Получила свою порцию тяжких телесных, засмеялась и сказала: «Берем!». Серая офигела. Через неделю ее привезли в новый дом. С целью уточнить серьезность намерений новых хозяев, Серая в первую же ночь пометила Волосатую – подписала, как своего человека. Осчастливленная Волосатая в восторге схватила Серую в охапку, обновила себе тяжкие телесные, но кошку не наказала и в приют не вернула.

Жизнь изменилась. Мелкий играл с Серой, Лысый ее лечил, Волосатая кормила. Спустя очень долгое время Серая потихоньку стала даваться в руки, мурчать и спать у двуногих в ногах, а у Мелкого – на подушке. В доме было уютно, тепло и сытно. А еще – абсолютно не понятно почему! – Серую здесь любили, она не могла ошибиться.

Поэтому сейчас, в эту Новогоднюю ночь, кошка боялась упустить хоть один взрыв праздничного салюта – ей, по ее личной традиции, надо было обязательно успеть загадать желание. Глядя в черное сверкающее небо обалдевшими огромными глазами она тихонько загадала...

А что – узнаем в Новом Году, ведь оно обязательно сбудется!

Итак, мы настойчиво и с надеждой напоминаем!

Дамы и Господа, Ladies and Gentlemen, Пані та Панове, Dames en here, Κυρίες και Кύριοι, Signore e Signori, 女士們先生們, Dominarum et Viri, Хадагтай Ноёд оо, Senhoras e Senhores, महोदयाः महोदयाः, Mesdames et Messieurs, Naiset ja Herrat и прочие, прочие, прочие!

Клуб одесситов Санкт-Петербурга таки наконец-то рад – пригласить на традиционное уже празднование Старого Нового, 2023-го года в нетрадиционное пока место – кабачок «Одесса-мама» по новому его адресу: СПб., ул. Декабристов, дом 6.

Это же мероприятие будет являться официальным вторым открытием кабачка.

Начало – 13 января 2023 года, в пятницу, в 18:00. По непривычному (пока!) адресу – ул. Декабристов, д. 6. Просьба заранее не наедаться. Лехаим!

Проезд от ст. метрополитена Адмиралтейская автобусами 27, 10, 2, 22, 3 одну остановку до ост. "Исаакиевский собор". Далее - пешком через Мариинскую площадь, правее Мариинского дворца - в улицу Декабристов (за дворцом - второй поворот направо), с левой стороны улицы (на схеме - пунктирная линия).

Поэт, переводчик и исследователь футуризма. Родился 6 января 1887 в Одессе. Учился в Ришельевской гимназии в Одессе, изучал юриспруденцию в Одесском и Киевском университетах.

Бенедикт Лившиц – явление в нашей литературе незаурядное. Но до сих пор его место в пестрой и сложной картине культурной жизни ХХ века остается неуясненным. Среди поэтов он – поэт. Среди переводчиков – блистательный мастер перевода, единоличный создатель уникальной антологии новой французской поэзии. Для историков литературы – участник и летописец зарождения футуризма. Для искусствоведов – знаток авангардистской живописи, прежде всего отечественной, но также и французской. В одном лице – и теоретик, и практик, и историк. Он интересовался музыкой, обожал и собирал живопись, не чужд был философии, любил книгу. Он был эрудитом в лучшем смысле этого слова, жадно набрасывающимся на новые знания не ради них самих, а для того, чтобы понять себя и эпоху, найти свой путь в искусстве, правильно оценить предшественников и современников. Знания для него были постоянно действующей творческой силой.

И все-таки главным делом его жизни была поэзия. Не только делом, но и страстью. Его наследие помещается в трех небольших книгах: книге собственных стихов, книге стихотворных переводов и книге воспоминаний...

Окончив юридический факультет Киевского университета, он быстро распрощался с юриспруденцией. Интересы влекли его в другие области. Выразительный портрет молодого Бенедикта Лившица оставил в своих воспоминаниях А. Дейч: «Когда я вспоминаю о Бенедикте Лившице, передо мною отчетливо встает облик высокого красивого молодого человека с открытым мужественным лицом и приятным баритональным голосом. И вижу я его в его маленькой студенческой комнате...»

Он получил классическое образование. И принял его не как тягостную необходимость, а как открытие пространного мира богов и героев, чудесную область «довременного и запредельного».

Стихи начал писать еще подростком, но в 1907 году уничтожил все рукописи. Печататься начал в 1909 году. В 1910 г. три стихотворения Лившица были напечатаны в петербургском журнале «Аполлон», а год спустя, в 1911 году в Киеве, когда он был еще студентом, увидел свет первый сборник поэта «Флейта Марсия», тиражом 150 экземпляров. Тем не менее она была замечена. В. Я. Брюсов писал: «Все стихи г. Лившица сделаны искусно; можно сказать, что мастерством стихосложения он владеет вполне, а для начинающего это уже не мало»...

Зимой 1911 г. Лившиц познакомился с братьями Бурлюками, вместе с которыми организовал творческую группу «Гилея» (позднее – кружок кубофутуристов, к которому примыкали В. Хлебников, А. Крученых, В. Маяковский). В годы первой мировой войны, он был призван в армию из запаса. Словно прощаясь со своим прошлым, написал шутливые и слегка меланхолические стихи в «Чукоккалу».

Сохранилась фотография, где уже остриженный Бенедикт Лившиц, немного позируя, сидит в группе с О. Мандельштамом, К. Чуковским и Ю. Анненковым. Его зачислили в 146-й Царицынский пехотный полк. Воевал он храбро, стал георгиевским кавалером, был ранен на фронте, а в 1914 г., распростившись с армией, осел в Киеве.

Илья Эренбург, тоже оказавшись в 1918–1919 годах в Киеве, оставил моментальную «фотографию» Бенедикта Лившица того времени: «Я помнил его неистовые выступления в сборниках первых футуристов. К моему удивлению, я увидел весьма культурного, спокойного человека: никого он не ругал, видимо, успел остыть к увлечениям ранней молодости. Он любил живопись, понимал ее, и мы с ним беседовали предпочтительно о живописи. Он мало писал, много думал: вероятно, как я, как многие другие, хотел понять значение происходящего».

После революции, в 1922 г. Бенедикт Лившиц переселился в Петроград. В 1930-е годы он увлекся грузинской поэзией, полюбил Кавказ. Название последней, незавершенной его книги – «Картвельские оды» – точно отражает ее эмоциональный настрой и стилистику. Это – восторг перед открывшимся ему миром. Здесь впервые у Бенедикта Лившица появились в таком густом сочетании реалии жизни, современная деталь, конкретный пейзаж. Но на этом новом пути он не успел сказать своего последнего слова. Лифшиц опубликовал четыре сборника стихотворений, но с 1928 года стихов практически не писал, занимался художественным переводом. Плодом его глубокой любви и блистательного артистизма стали книги переводов из французской поэзии, пополнявшиеся от издания к изданию: «От романтиков до сюрреалистов» (1934), «Французские лирики XIX и XX вв». (1937), «У ночного окна» (1970). Они пользовались большим признанием, чем оригинальные стихи.

Самая известная книга Бенедикта Лившица – «Полутораглазый стрелец», книга воспоминаний и размышлений, вышла в 1933 году. Одну из глав «Полутораглазого стрельца» Бенедикт Лившиц начал словами: «Литературный неудачник, я не знаю, как рождается слава». Действительно, слава к нему так ни разу и не пришла. Даже в пору самых громких выступлений футуристов его имя звучало скромно. Он никогда не занимал место в первых рядах поэзии. Писал скупо, книги его выходили ничтожными тиражами и, кроме переводов, не переиздавались. Сам его облик двоился, потому что из-за недоступности большинства книг трудно было связать воедино работу поэта, переводчика, мемуариста.

Привыкшая мыслить категориями школ, современная ему критика связывала его то с символизмом, то с футуризмом, то с акмеизмом. Бенедикт Лившиц, за исключением кратковременного участия в выступлениях футуристов, ни к какой школе, по сути, не принадлежал. Его глубоко занимали общие вопросы жизни, отношения Востока и Запада, судьба искусства. В центре его поисков – философская проблематика, стремление к синтезу, попытка создать такую поэтическую систему, такой инструмент творческого познания, который бы помог не только поставить, но и разрешить коренные вопросы бытия. Для поэзии, это, конечно, была непосильная задача. Но, ставя ее, Бенедикт Лившиц питал свою поэзию философской мыслью, напряженностью поиска и постижения, придавал ей тот высокий витийственный пафос, который четко выделяет его среди современников.

В октябре 1937 года Лившиц был арестован, а 21 сентября 1938 расстрелян как враг народа (по официальной версии, умер от сердечного приступа 15 мая 1939).

По материалам интернет-портала «Поэты Серебряного Века»

См.: https://vk.com/mesto_vstrechi_odessa